Известная своим необычным нравом или, скорее, знакомая по одноименной повести, собака динго часто интересует любознательных людей. Много в этой дикой «породе» и романтического, и инстинктивно-животного, а вот обычной верности и преданности, характерной для прирученных собак, найдется чуть меньше. И дело вовсе не в том, что собака динго злая порода, ведь она не приручена человеком, а потому еще больше интригует. Особенно загадками своего происхождения: когда впервые появилась, кем была открыта и где вообще обитает?
Дикая собака обычно имеет светло-рыжий или кирпично-бурый окрас. Она отличается хорошим, мускулистым телосложением и достаточно широкой головой с ушами, как у овчарки. Хвост у динго обычно пушистый и длинный, а клыки намного больше, чем у домашних любимцев.
Дикая и может достигать максимум 70 см в холке при спортивном телосложении и весе в 25 кг для самца. А вот длина тела может варьироваться от 90 до 120 см, тогда как хвост достигает 40 см.
Породу делят на 2 типа: австралийский и азиатский, причем первый обычно гораздо крупнее своего товарища. Что касается текстуры самого меха, то он очень плотный и густой, короткий, но всё равно смотрится объемно. Из особенностей окраса можно подчеркнуть более светлую мордочку и брюхо. Иногда в природе встречаются черные, белые и даже пятнистые собаки.
Факт! В диких землях Австралии бродит множество полукровок, которых также называют гибридами. Дикие особи легко скрещиваются с домашними питомцами. Отличить их можно не только по нарушениям окраса и размера, но и тому, что гибриды умеют лаять. Дикие собаки только рычат и воют.
Среда обитания животного
Дикая собака достаточно распространена по всей Австралии, а также встречается в Юго-Восточной Азии: Таиланде, Гвинеи, Борнео, Лаосе, Мьянме, Индонезии и Филиппинах. Животное предпочитает искать себе еду и проявлять активность в ночное время суток.
Что касается природы, то этот зверь обожает заросли эвкалиптовых деревьев, а также полупустыни. Для своего жилья собака выбирает небольшие пещеры, крупные корни деревьев или норы, оставленные другими созданиями. Предпочтительнее всего для взрослой особи место, расположенное рядом с водой, пригодной для питья.
В Азии динго менее вольны в выборе и часто обитают в непосредственной близости от человека, питаясь его отходами и разоряя различные скопления мусора.
Факт! В дикой природе собака охотится на мелких млекопитающих и рептилий, может охотиться на кенгуру и валлаби.
Из-за разведения скота собаки стали нападать и на него, из-за чего в прошлом веке началось массовое уничтожение динго.
Чувство стаи
Дикая собака динго предпочитает отшельническую жизнь в одиночестве, только в брачный сезон ее начинают интересовать другие особи. Иногда встречаются случаи, что псы собираются для охоты в стаи, а затем нападают на достаточно крупных животных. Иерархия в стае строится, как у волков – четко и жестко. У каждой стаи образуется свой участок, который она инстинктивно вынуждена охранять от чужого посягательства.
История возникновения собаки
Легенды и мистические версии давно окружают историю появления дикой собаки динго:
- существует мнение, что ее завезли из Азии более 5000 лет назад – это и считается основной теорией;
- другие придерживаются теории, что динго выведена от домашних китайских собак;
- третьи предпочитают думать, что австралийский динго стал потомком индийского волка.
Российскому человеку этот зверь может быть известен по повести о собаке динго, написанной Фраерманом в 1939 г, которая называется «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви».
Поведение в неволе
Дикая собака очень плохо приживается в неволе и практически не подлежит приручению, хотя некоторые австралийцы нашли в лице динго преданных товарищей и отчаянных сторожей. Если растить щенка с самого раннего возраста, то шанс получить отличного друга гораздо выше. Взрослые особи не поддаются никакой дрессировке, считаются хищниками и могут агрессивно вести себя по отношению к людям.
«Повесть о первой любви»
Повесть впервые была опубликована в «Красной нови», а в 1962 г советские кинематографисты сняли одноименный фильм. Автор рассказывает, что идея книги родилась на Дальнем Востоке, и по сути она не имеет прямого отношения к диким собакам. Вдохновлен автор был дружбой тунгусских мальчиков с русскими девочками.
В книге действие разворачивается в небольшом поселке, охватывая жизнь Тани Сабанеевой и подростка Фильки, принадлежащего к нанайским поселенцам. Рассказ повествует о преданности друзей, об их совместных переживаниях и тяжелых происшествиях, которые в корне меняют мировосприятие детей и делают их немножечко взрослее.
Если осмелились завести динго…
Дикая собака относится к тому виду домашних питомцев, которые принято называть экзотическими. В этом случае будущему владельцу, если он всё-таки решился завести подобного любимца, нужно помнить.
И. Мотяшов
Известность Фраерману принесли ему написанные в конце 20-х – начале 30-х годов книги «Вторая весна», «Никичен», «Соболя», «Шпион» и некоторые другие. Они увлекательно рассказывали о коренных жителях дальневосточной тайги, о строительстве новой жизни в этом прежде диком краю, о неспокойных буднях пограничников. Уже в 40-е годы большой успех выпал на долю повести Р. Фраермана «Дальнее плавание» – о школьниках-старшеклассниках.
Но лучшей книгой писателя стала «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви». Как всякое значительное явление литературы, она тесно связана с породившей ее эпохой – второй половиной 30-х годов – и вместе с тем отражает вечный и всегда актуальный поиск человеком смысла жизни и нравственных решений волнующих его проблем.
В повести дикой собакой динго некоторые ребята называют свою одноклассницу четырнадцатилетнюю Таню Сабанееву, которая мечтает о дальних странах и неведомых зверях. Дикая австралийская собака олицетворяет для девочки все неизвестное и таинственное, что предстоит человеку в его жизни постигнуть и понять, сделать близким и ясным. В Тане немало странного. В ней есть склонность к одиночеству, к уединенному размышлению. Ее поступки не всегда понятны окружающим. Но как раз этим она и интересна: резкой индивидуальностью, непохожестью на других.
В детстве, даже в юности не все знают, что неповторимость личности – бесценный дар, тяжкий для его обладателя, но чрезвычайно необходимый для всех нас. Странные, не похожие на других люди, чудаки, донкихоты – тоже богатство общества, его творческий резерв, разведка, посланная в будущее, в ней черты модели завтрашней духовной нормы. Ведь будущее все мы представляем как общество ярких, непохожих друг на друга личностей – своеобразно одаренных, всесторонне развитых и самостоятельных. И тем самым интересных друг для друга и взаимно необходимых.
Стать такой личностью легко и трудно. Легко, потому что от рождения любой человек запрограммирован на индивидуальность. Даже на дереве нет двух одинаковых листьев. Что же сказать о человеке с его сложнейшей и тончайшей душевной организацией!
Но для того чтобы найти себя и остаться самим собой, чтобы развить данные природой возможности, каждому необходимы не только разум и воля, но и мужество. А в отдельных случаях и готовность к самоотречению, к подвигу.
Р. Фраерман написал свою повесть о Тане Сабанеевой в 1939 году, когда пламя второй мировой войны уже бушевало вблизи наших границ. Говоря о замысле книги, писатель вспоминал тридцать лет спустя: «Мне хотелось подготовить сердца моих юных современников к грядущим жизненным испытаниям. Рассказать им что-то хорошее о том, как много в жизни прекрасного, ради чего можно и нужно пойти на жертвы, на подвиг, на смерть».
Таня – ровесница Зои Космодемьянской: в сорок первом ей будет семнадцать. Она живет с мамой в дальневосточном приграничном городе. Зимой, когда выпал снег, она лепит на школьном дворе не обычную бабу, а часового с винтовкой и примкнутым штыком. Танин отец – военный, полковник.
У него другая семья. Тревожная близость грозных событий подчеркнута в повести тем, что Таниного отца неожиданно переводят из Москвы на погранзаставу, как раз в тот город, где живет Таня.
Приезд отца с новой женой, Надеждой Петровной, и усыновленным племянником ее Колей многое меняет в жизни юной героини. Теперь у Тани есть второй дом – богатый и щедрый, где ее всегда с радостью ждут, вкусно кормят, дарят красивые добротные вещи. Но контраст между благополучием отца-полковника и более чем скромным достатком матери, больничной служащей, лишь усиливает в душе Тани недоверие к Надежде Петровне, подкладывающей ей за обедом лучшие куски, ревность к Коле, которого отец запросто щелкает по носу, и обиду за мать, которой отец предпочел другую женщину.
Мучительно постигает Таня огромный и непростой мир тончайших человеческих чувств и отношений, с одной стороны, как будто вовсе не зависящих от людей, а с другой – именно людьми поднимаемых на высоты истинной красоты и поэзии, благороднейших деяний, подвига.
Бережно, тактично и психологически точно рисует Р. Фраерман пробуждение первого чувства любви у подростков: у нанайца Фильки к Тане и у Тани к ее сводному брату Коле. Очень важно, однако, чтобы собственное чувство не ослепляло человека, а, напротив, помогало увидеть, что происходит в душах окружающих его людей. С удивлением открывает Таня, что ее мать продолжает любить оставившего их отца. А сколько горечи в любви Таниного отца к взрослеющей дочери от сознания непоправимой утраты великого отцовского счастья – качать свое малое дитя на руках!
Если же вспомним, что в «Дикой собаке динго» описаны и родительские чувства Филькиного отца-охотника, и любовь педагогов к своим воспитанникам, и сложная эмоциональная жизнь семиклассников, то не будет преувеличением охарактеризовать повесть Р. Фраермана как своего рода маленькую энциклопедию любви. Той любви, в которой, по мысли писателя, каждый из нас, взрослых и юных, сдает серьезнейший нравственный экзамен на степень готовности жить в обществе, на уровень и качество духовной культуры, на человечность.
К концу повести Таня поймет, что любовь – это не только радость, счастье, покой, но и страдание, боль, готовность жертвовать собой.
В повести рядом с Таней мы видим девочку Женю, «у которой не было никакой фантазии, но которая всему умела находить верную причину». Она недоуменно спрашивает: «А скажи, пожалуйста, Таня, зачем тебе австралийская собака динго?» В отличие от Тани, Женя всегда может ответить, что именно ей нужно и зачем.
Писатель показывает, сколь опасна такая убежденная в своей непогрешимости разумность. Ведь лишенная высоких порывов душа, ищущая спасения от одиночества в том, чтобы быть «как другие», легко вбирает пороки обыденного, «массового» сознания – тщеславие, зависть к чужому успеху, эгоистический прагматизм. В ней преувеличенно развивается чувство самосохранения и страха перед жизнью.
Испытанием для Жени становится буран, обрушивающийся на город. Он грозит застать Женю и Колю врасплох на катке посредине реки. Таня спешит к ним, чтобы предупредить об опасности. Но Коля вывихнул ногу и не может идти. Таня решает остаться с ним, а Женю просит зайти по пути к Фильке и попросить его о помощи. Но Женя отвечает: «Нет, нет, я пойду прямо домой. Я боюсь – скоро начнется буран».
Женя уверена, что на ее месте так поступил бы всякий разумный человек ее возраста. А «странная» Таня говорит Коле: «...Я не бурана боюсь, я боюсь за тебя. Я знаю, что это опасно, и я останусь здесь с тобой». Превозмогая страх и неуверенность в себе, она пригонит на реку Филькину собачью упряжку, а сам Филька помчится на заставу – предупредить пограничников, что его друзья попали в беду. Благодаря Таниной смелости и находчивости, благодаря тому, что Коля не испугался, а Филька оказался верным товарищем, несчастья не произошло.
Однако в школе, где учатся ребята, есть учитель истории Аристархов. Писатель рисует «его плечи, поднятые чрезмерно высоко, его равнодушные очки, его руки, занимавшие так много пространства, что, казалось, никому больше не оставалось места на свете». Аристархов – воплощенная серость, безликость. Его монументальная самоуверенность и неколебимое чувство превосходства над другими основаны на полном отсутствии сомнений и совести. Он считает долгом написать в местную газету о недисциплинированности Тани и Коли Сабанеевых и Фили Белолюбского, которые, вместо того чтобы сидеть в буран дома, развлекались на реке и могли погибнуть, если бы их не спасли «наши славные пограничники».
Заметку напечатали, вывесили в школе, и Женя, которая спокойно оставила товарищей в беде, сказала, что Таню «за такие дела... следовало бы исключить из отряда». Ее громко поддержал новенький «толстый мальчик». И когда Таня подошла к газете, она очень удивилась, что все одноклассники отвернулись от нее и молча разошлись, словно скованные неведомым страхом. Глядя на Фильку, который в эту минуту один остался возле нее, Таня вдруг «поняла, что холодные ветры дуют не только с одной стороны, но и с другой, бродят не только по реке, но проникают и сквозь толстые стены, даже в теплом доме настигают они человека и сбивают его мгновенно с ног».
Ничто так не ранит юное сердце, как подлость и неправда, лицемерно выдаваемые за истину и принципиальную борьбу за справедливость. «...Таня, открыв губы, глотала воздух, показавшийся ей теперь острее, чем на реке, в самый сильный буран. Уши ее ничего не слышали и глаза не видели. Она сказала:
– Что со мной будет теперь?»
Автор всегда мудрее своих героев. Он знает, что детей нельзя судить с той же непримиримостью, с какой полагается судить взрослых. Когда ребята образуют вокруг «раскритикованной» Тани пустоту, делая вид, будто Тани вовсе не существует, они сами не понимают, что совершают предательство. Просто они механически и безотчетно копируют поведение окружающих взрослых. Ведь даже Женя, которая втайне завидует Тане и потому не хочет ей добра, имеет, по свидетельству автора, «вовсе не злое сердце, хотя чаще, чем другие, она была права и заставляла Таню плакать».
Как же может быть страшна эта бездушная «правота» юных резонеров, берущих пример со «всегда правых» аристарховых! Но детство, юность по самой природе своей тянутся к правде, добру и не приемлют ложь, подлость, низость.
Толстому новичку, призывающему «выбросить... Таню вон из отряда», Филька внушает: «...Прошу тебя очень: будь хоть раз человеком». И когда Аристархов, в голосе которого мальчишки «не услышали ни одного звука, похожего на милость», приказывает Коле, Фильке и толстому мальчику немедленно разыскать Сабанееву, они, только что ссорившиеся и едва не подравшиеся, смекают, что мертвая, не знающая милости сила учителя обращена не против одной Тани, а против самого принципа справедливости. И они говорят: «Где же мы ее найдем?.. мы ее нигде не видели. Как же мы ее к вам пошлем?..» Символично, что, обойдя Аристархова, словно какую-нибудь опасную для мореплавания скалу, они уходят, обнявшись и дружно распевая светловскую «Гренаду» – песню интернациональной солидарности и братства.
История, начавшаяся в буран, завершается собранием пионерского отряда, которое, благодаря честной и твердой позиции, занятой вожатым Костей и учительницей Александрой Ивановной, единогласно решает встать на Танину сторону, защитить ее от глупости и навета. Голосуя за это решение, каждый член отряда, не исключая Жени или толстого новичка, испытывает подъем, гордость, радостное облегчение от сознания благородства и правильности совершаемого поступка.
Занятая ребятами активная гражданская позиция повышает их самооценку, поднимает человека в собственных глазах. И с этой высоты низкой и предательской кажется позиция трусливого умолчания и бездействия, которая поначалу так потрясла Сабанееву.
В передаваемой товарищам Тани эстафете доброты исключительно велика роль Александры Ивановны, учительницы русского языка и литературы – предметов, которые более других связаны с духовной, нравственной стороной человека. На первый взгляд может показаться сущей мелочью отказ Александры Ивановны объяснять уроки с возвышения учительской кафедры. Однако в педагогике мелочей не бывает. «...Если четыре крашеные доски, – мысленно рассуждает учительница, – могут возвысить человека над другими, то этот мир ничего не стоит».
Авторитет несовместим с авторитарностью, считает Александра Ивановна. Всегда доступная, спокойная, ровная с ребятами, но также и способная плакать, разделяя чужую беду, она в прямом и переносном смысле настолько близка ученикам, что, как пишет Р. Фраерман, «между ними и ею уже не было никаких преград, кроме собственных недостатков каждого». Как точно и мудро сказано! Но чтобы понимать друг друга, любить, дружить, мало разрушить перегородки между людьми. Надо научиться устранять и собственные недостатки.
«Человек свободен всегда. Это наш закон на вечные времена», – говорит Тане ее мама. В тексте повести эти слова звучат как ее главная, определяющая мысль. Человек свободен не только в выборе любимого или друга. Человек свободен выбирать между правдой и ложью, верностью и предательством, честностью и лицемерием, подлым страхом за свое маленькое благополучие и мужеством жить по большому нравственному счету, мужеством борьбы и подвига. Повесть Р. Фраермана и сегодня учит презирать безликую приспособляемость обывателя, утверждает достоинство, самобытность, ответственность и гражданскую активность личности.
Мне очень понравилась книга. Но главная героиня Таня мне глубоко антипатична. У произведения двойное название: "Дикая собака Динго" и "Повесть о первой любви". Если представить эти названия как математическую формулу, а каждую часть - слагаемым, то в итоге получится "Дикая собака Динго на сене".
Я понимаю, что Таня - еще ребенок, что она сама не понимала своих первых чувств, тем более что влюбилась первый раз она на фоне знакомства с родным отцом, которого никогда не видела раньше. Согласитесь, это стресс, даже несмотря на то, что отношение с папенькой можно считать налаживающимися, в чем немалая заслуга матери, которая никогда не твердила дочери, что ее отец - козел, подлец, бросил 8-месячного ребенка... Берите, родители, на заметку - земля круглая, никогда не знаешь как аукнется.
Но то как ведет себя героиня - это за пределами нормальности. Смотрите:
1. Мама. Таня мать не просто любит, а обожает. Но при этом позволяет себе читать ее личные письма. И ненароком подкалывать на предмет старых отношений с бывшим мужем. Ну ладно, переходный возраст.
2. Отец. Тут более-менее адекватно: не знала - ненавидела, узнала - полюбила. И пытается завоевать внимание и поддержку. При этом не замечает, что отец всё это дает. Впрочем, мне понравилось, что Таня, когда до нее доходило, что отец тоже умеет чувствовать и переживать, сравнивала его с собой, а не продолжала думать ярлыками.
3. Филька - лучший друг. Ну вот кем нужно быть, чтобы не понимать, что мальчик, бегающий за тобой с утра до вечера, готовый к любым насмешкам и сумасшедшим поступкам ради тебя, делает это не от безделья вовсе... Кем, а? Наивной маленькой девочкой, видящей свет в розовом цвете? Но следующие пункты доказывают, что эта особа вовсе не такая. Так что я делаю конкретный вывод: Таня прекрасно понимала, что нанайский мальчик влюблен по уши, но ей УДОБНО делать вид, что она не понимает. А что? Отвечать на знаки внимания не нужно, а Санчо Панса всегда под рукой...
4. Сводный брат Коля. Нежданно нахлынувшая любовь. И как проявляет себя наша мечтательница о далеких австралийских берегах? Сначала - ревность к отцу, потом к соседке Жене, а потом вообще классика: Лопе де Вега знаете? Его графиню Диану? Ну вот один в один, только с уклоном в советскую подростковую действительность. Именно отношение к Коле заставило меня сомневаться в искренности и доброте девочки, но последний пункт убил наповал.
5. Верный пес Тигр. Замечательная собака, которая провожала хозяйку в гости и даже сама приносила ей коньки, если видела на катке. И вот, в минуты опасности первое что сделала Таня - швырнула стареющего пса на растерзание толпе озверевших ездовых собак, чтобы те изменили маршрут бега. Да, ей и Коле грозила опасность, но просто вот так пожертвовать тем, кто тебе так предан, а потом еще цинично восклицать «Дорогой мой, бедный Тигр!»... да закрыла бы ты свой рот, милочка!
Вот такой у меня всплеск эмоций. Мне понравился сюжет, слог автора, было интересно окунутся в атмосферу дальневосточного поселка в период СССР. Но вот что скажу: животное дикая собака динго является единственным опасным хищником на Австралийском материке... И не просто так Таню так звали одноклассники. Дело вовсе не в ее странных фантазиях. Дети видимо видят глубже...
(Книга советского писателя).
Гости ушли после полуночи, и Таня всем пожелала счастья: своим дружным и недружным подругам, и охотнику, и Фильке, и отцу, и матери, и Надежде Петровне.
И Коле сказала:
С Новым годом, Коля! Будь, друг, счастлив, и забудем об этой глупой рыбе.
Она решила больше не думать о нем.
А среди ночи Таня проснулась в страхе. Из личинок, которые она вчера положила на лежанку, вывелся молодой комар. Может быть, это был и старый комар, отогревшийся среди мотылей на печке, но только он ожил вдруг и зазвенел.
Это было так страшно! Он звенел среди ночи зимой, когда ему вовсе не следовало звенеть.
Таня сидела на кровати, глядя в темноту, и слушала этот звон, это трепетание комариных крыльев, а сердце ее стучало громко, словно колотушка ночного сторожа.
Неужели этот жалкий звук мог ее так испугать?
"Надо его убить", - подумала Таня.
Но комар пропищал еще немного и замолк. Он умер сам.
Таня же снова заснула и утром проснулась с радостью.
Мать уже ушла в больницу на дежурство, но и это не огорчило Таню. Какое раздолье было у нее на душе, как легко ее тело - оно как будто совсем потеряло свой вес.
"Что это, - думала она, - каникулы? Или, может быть, в самом деле любовь, о которой без всякой совести говорит толстощекая Женя? Ну и пусть любовь. Пусть она... Но я буду с ним сегодня танцевать на елке. И я пойду на каток. Я им вовсе не буду мешать. Я постою там с краю за сугробом и посмотрю только, как они будут кататься. И, может быть, у него на коньке развяжется какой-нибудь ремешок. Тогда я завяжу его своими руками. Да, я сделаю так непременно".
И пока Таня мылась и завтракала, она все думала об этом. И глаза ее сияли, новым впечатлением казался ей каждый шаг, каждое движение руки.
Она наточила коньки, перевязала их крепко ремешками и позвала с собой старую собаку, бросив ей на снег кусочек сахару. Та поискала его, тычясь мордой в разные места, но при своем слабом нюхе так и не могла найти.
И все же бедный Тигр на этот раз пошел с ней. Но, как потом рассудил он своим стариковским умом, это было совершенно напрасно. Они зря простояли целый час на реке у катка, прячась за каждый сугроб. Никого они не встретили здесь. Пусто было вокруг. А то, что увидал он внизу на реке, было даже опасно. Из-за дальнего мыса, покрытого лесом, тихо крался ветер, краем задевая скалы и с шипением сдувая снег с камней.
Так простояли они с Таней довольно долго и пошли назад. Но едва только поднялись наверх по тропинке позади рыбачьих изб, как тотчас же увидели Колю. Он шел, поддерживая Женю, а она сгибалась, скользила по ледяным дорожкам, раскатанным рыбацкими детьми. И у обоих были в руках коньки.
Таня свернула налево в переулок и притаилась за домом, сунув свои коньки в сугроб. Тигр присел рядом, подняв на нее глаза. Он не мог ее понять.
Вот уж и Коля прошел мимо, ничего не заметив, а она все продолжала стоять. Тигр поскулил немного, лапы его начали дрожать. Он вспомнил запах птичьих костей, которые Коля приносил ему часто, и совесть его заныла. Он с визгом выскочил из-за дома и кинулся вслед за Колей. Тот живо обернулся.
Тигр, ты здесь? - сказал он удивленно. - А где же Таня?
А Таня - вот она, вышла из переулка и стоит: прятаться больше не к чему. Лицо ее заливает яркая краска, более густая, чем это мог бы сделать холодный ветер, еще с утра дувший с восточной стороны.
Тигр, - сказала она, - иди сейчас же сюда!
Коля поклонился Тане и пошел ей навстречу, как попало размахивая своими коньками.
Ты была уже на катке, так рано? - спросил он. - А я думал, ты с Филькой пошла на спектакль в школу.
Таня оставалась неподвижной, отвернув лицо в сторону, и слова плохо повиновались ей, хотя она говорила надменно:
Я вовсе не была на катке, ты же видишь, что коньков у меня нет. Филька сказал тебе правду. Мы идем с ним в школу на спектакль.
Коля посмотрел на руки Тани. Да, коньков у нее не было ни в руках, ни на плече.
Так это правда? Отлично! - сказал он. - В таком случае, Тигр, иди сюда.
Таня громко крикнула:
Не смей, Тигр!
И старая собака осталась на месте, хотя запах вкусных костей не выходил у нее из головы. Она посидела еще немного возле Тани, может быть, даже подумала, что ей делать в таком трудном случае, и, вспомнив, должно быть, про свои собственные дела, бросилась назад в переулок, оставив детей одних.
Вслед за ней быстрыми шагами удалилась и Таня.
Она шла, стараясь не оглядываться назад.
"Нет, я не буду больше прятаться от Коли за домами и сугробами, думала Таня, шагая по улице, - не завяжу ему ремешка на коньках, и никогда не нужно этого делать".
И как мало Таня ни жила на земле и как долго ей еще ни оставалось жить, но она решила во всю свою остальную жизнь даже не вспоминать о Коле, забыть всякую мысль о нем. Ведь есть же на свете радости лучшие, чем эта, и, наверно, более легкие.
Она их знала раньше, еще совсем недавно ловя форель в реке или слушая звуки горна на линейке в одном ряду с другими. Да и сейчас Филька ждет ее в школе на спектакле, и у открытых ворот толпятся ее старые друзья.
Наконец, она может просто смотреть по сторонам, ни о чем не думая, может разглядывать свой собственный город. Он тоже доставляет ей радость. Он мал, но, как и она, дружен с ее небом, с черными от хвои лесами, и весною речные орлы любуются им с высоты. Он и теперь, зимой, красив. И он не весь из дерева. Его пристань сделана из камня, и школа ее из камня, и сделан из камня новый дом, в котором плавят золото.
А сколько новых дорог выбегает к нему из леса и снова убегает в лес, где в самой глубине днем и ночью слышно дыхание высоких труб, виден новый дым над вершинами кедров! А сколько машин проходит через город, обернув цепями свои колеса, чтобы они не скользили по снегу!
А вот и старый медник тоже проходит через город и кричит на перекрестках: "Лудить, паять!" Весною он носит свой маленький рельс на плечах, а зимою тащит его на веревке по снегу, и он скользит, облегчая его труд, - бежит за медником, как собачка. Кому что надо - скользить или не скользить. Разве это плохо?
И, проводив глазами медника, стучавшего железом, Таня зашагала шире, быстрее побежала вперед к открытым воротам школы.
Возле школы толпились дети. Но странно, они не входили, а выходили из ворот. Они с криком бежали навстречу Тане, и она долго не могла понять их слов.
Буран, - кричали они, - буран! Никакого спектакля не будет!
Матери, кутаясь в шубы, хватали малышей за руки и уводили домой. Иных же уводили отцы.
Из ворот вышла Александра Ивановна, ведя за собой ту самую девочку, чьи резвые ноги так часто пересекали Тане дорогу. А за другую руку учительницы держался маленький мальчик, который, казалось, никуда не хотел уходить.
Таня внимательно огляделась вокруг. Она подняла глаза и увидела небо, разделенное резко на два разных цвета - черный и синий. Черным оно было левей, на востоке, и стояло там прямою стеной. И флаг на городской каланче летел вперед, тоже прямой, как струна. На город надвигался буран. Он плыл высоко, он еще не опускался на землю.
Таня посмотрела на воздух сквозь пальцы. Он был темен уже и сгущался.
"Буран, - с тревогой подумала Таня, - а они на реке".
Буран! - крикнула Александра Ивановна. - Возвращайся, Таня, домой. Скажи об этом всем, кого встретишь.
Но Таня не повернула. Она подбежала ближе.
Я не боюсь бурана, - сказала она. - Я помогу вам. Дайте мне девочку, я отведу ее домой.
Она живет далеко, у реки, возле барж.
Ничего, я знаю, где она живет.
Ну что ж, отведи, а я отведу мальчишку. Только смотри поскорей возвращайся домой, - беспокойно сказала учительница.
Я сделаю все хорошо, - торопливо ответила Таня, - не беспокойтесь, Александра Ивановна.
Она схватила девочку за руку, и вдвоем они побежали вдоль длинной улицы, где, несмотря на полдень, хозяйки закрывали ставни на окнах и зажигали в домах огни.
Они бежали быстро, не останавливаясь, только ветер на перекрестках задерживал их.
У реки с высоты Таня увидела баржи, занесенные снегом до мачт. А направо - каток. Широкий и ровный лед был чист от снега. По краям его на вбитых кольях висели гирлянды из еловых лап. Они мотались, как снасти на шхуне, застигнутой бурей. А далеко за катком, на реке, на вершинах открытых гор, как цветы, поднимались на тонких стеблях белые крутящиеся вихри. На катке никого не было. Только две крошечные фигурки, держась за руки, катились по краю льда.
Таня сбежала вниз по тропинке и помчалась вдоль берега, поглядывая то на каток, то на девочку, уже задыхающуюся от бега.
Она остановилась на секунду.
Это наши, - сказала девочка. - Что же ты им не кричишь?
Но вместо ответа Таня приложила ее руку к своему сердцу:
Послушай, как бьется.
У меня уши замерзли, - сказала девочка. - Я ничего не слышу. Идет буран, а они катаются. Почему ты им не кричишь?
И Таня снова не ответила ей. Она подняла ее на руки и понесла в дом, стоящий на самом берегу.
Через мгновение Таня снова показалась на пороге дома, уже одна. Она прыгнула вниз на лед и пошла меж барж по тропинке, где ноги тонули в снегу. Она решила нисколько не торопиться. Она пойдет еще медленнее по этой тяжелой тропинке. И пусть буран засыплет ей глаза, засыплет и каток, и гирлянды из еловых веток, до самых гор пусть он покроет всю реку снегом. Она не будет торопиться. Она придет на каток и скажет им грубо: "Пора вам опомниться и разойтись по домам. Только не думайте, что я пришла сказать вам это. Я отводила девочку домой и случайно проходила мимо. Это ваше счастье, потому что я вижу - вы оба забыли всё. А если и не девочка, то мне просто нравится гулять здесь, на реке, перед бураном. Можете не верить мне, как вам угодно. Только вы видите - вот я медленно пришла сюда и уйду сейчас, ничуть не торопясь".
Так бормотала Таня, все ускоряя шаг, пока ноги не понесли ее, точно на крыльях. Она мчалась мимо замерзших барж, и темный воздух гудел в ее ушах. А дорожка оказалась самой короткой из всех. Она вскоре привела ее на каток. Но здесь Таня никого не застала. Она обвела глазами всю реку, берег, дымившийся на высоких местах. И неожиданно заметила Колю близко, почти у самых ног. Он сидел на снегу подле хвойных гирлянд, упавших от ветра, и Женя сидела рядом с ним. Мгла уже подбиралась к солнцу.
Таня грудью разорвала еловые ветки.
Разве вы слепые? - сказала она Жене. - Скоро начнется буран, Александра Ивановна велела, чтобы все шли по домам.
Но, уже сказав это, она увидела, что Женя и без того испугана: хотя щеки ее были красны, но она вся дрожала.
Что случилось? - с тревогой спросила Таня.
Это все Коля устроил, - сказала Женя, дрожа. - Ему хотелось покататься со мной на коньках. Но мне страшно, здесь ветер.
Зачем ты врешь? - сказал Коля. - Разве не тебе хотелось покататься утром?
А разве не ты просил Фильку сказать Тане, что мы утром придем сюда? - сердито ответила Женя.
Но Таня не слушала их. Она с заботой склонилась над Колей.
Лицо его было бледно, он держался за ногу, не в силах подняться с сугроба.
Уходи ты, глупая, - сказал он Жене. - Уходите вы обе, я останусь один.
Женя все не переставала дрожать.
Я пойду домой, - сказала она.
Таня взяла ее за плечи, тихо повернула лицом к городу.
Уходи, - сказала она. - Только зайди к Фильке и скажи, что мы здесь. Мамы нету дома.
Нет, нет, я пойду прямо домой. Я боюсь - скоро начнется буран.
Женя побежала вверх на гору, рукавом закрывая от ветра лицо.
Таня опустилась на лед перед Колей, стала развязывать ремни.
Ты ушибся? Тебе больно? - спросила она.
Он промолчал.
Кругом темнело все: река, и лед, и небо.
Пальцы ее озябли. Она грела их, изредка зажимая крепко меж колен. Коля старался не стонать. Она протянула ему руку. Он встал и снова опустился на снег.
Ты сломал себе ногу? - сказала Таня в страхе.
Нет, - ответил Коля, - я только слегка растянул себе жилу. Эта глупая Женя совсем не умеет кататься.
Потом она услышала его смех, между тем как смеяться ему бы вовсе не следовало.
Быть может, он смеется над ней, над ее страхом за его жизнь? Может быть, это только притворство и шутка - нога его вовсе не болит?
Посмотри на дорогу, - сказал он со смехом, - ведь это Тигр несет твои коньки в зубах. Я так и думал, что ты их спрятала.
Она поглядела на дорогу.
Да, это Тигр бежал через лед, таща за ремешки коньки. Он положил их у ее ног и присел рядом, ожидая от нее благодарности. Она провела замерзшей рукой по его холодной шерсти. Но зачем ей теперь коньки и где он взял их? Он, наверно, вырыл их из сугроба за домом. Он тащил их по улице, пугаясь прохожих. И ветер бросал его в снег. Ему, наверно, было тяжело тащить. А все напрасно: ей теперь не нужны коньки.
Что же мне делать? - сказала она. - И мамы нет дома. Нет никого, кроме Тигра. Но, если ты не можешь ходить, я на руках отнесу тебя до рыбацких домов. А здесь оставаться нельзя. Ты не знаешь наших буранов.
Я не боюсь ваших буранов, - ответил упрямо Коля. - А если ты думаешь, что я испугался вашей глубокой реки и не вошел тогда в воду за этим несчастным котенком, - твое дело. Думай как хочешь. Уходи, если ты боишься.
Нет, - сказала Таня, - я не бурана боюсь, я боюсь за тебя. Я знаю, что это опасно, и останусь здесь с тобой.
Она села на снег подле Коли. Она смотрела на него с нежностью, которую больше не хотела скрывать. И лицо ее выражало тревогу.
Он опустил голову.
Я должен быть дома, - сказал он. - Я дал слово отцу. Ведь он не знает, где я.
Что же мне делать? - повторила Таня.
Она отвела глаза от Коли и в раздумье поглядела на Тигра, крупной дрожью дрожавшего на летучем снегу, потом вскочила на ноги, более веселая, чем прежде.
Небо сползало с гор, расстилаясь, как дым, по ущельям. И черная даль была близка, стояла за скалами рядом. А все же самый страшный ветер еще не вышел из-за песчаной косы, где были разбросаны камни. И снег еще не падал сверху. Буран надвигался медленно.
У нас есть время, - сказала Таня. - У Фильки собаки, а я правлю нартой отлично. Я пригоню их сюда. Мы можем успеть. Подожди меня тут, и я отвезу тебя домой к отцу. Только не бойся. С тобою останется собака. Она не уйдет.
Таня посадила Тигра на сугроб и дала ему лизнуть свою руку. Он остался на месте, глядя со страхом на север, где буря уже приводила в движение снег и колыхала леса на горах.
Таня взбежала на берег.
Наклонив лицо и рассекая ветер телом, она пробежала по улице, уставленной высокими сугробами. Все ворота были уже закрыты. Одни лишь ворота Фильки стояли раскрытые настежь. Только что он приехал с отцом на собаках. Он стоял на крыльце, очищая свои лыжи от снега, и, увидев вдруг рядом Таню, дышавшую громко, в изумлении отступил перед ней. А собаки лежали у ворот на дворе, запряженные в нарту, - их еще не успели распрячь. И каюр - длинная палка из ясеня - был воткнут в снег рядом с ними.
Таня схватила каюр и упала на нарту.
Что ты делаешь, Таня! - крикнул в испуге Филька. - Берегись, они злые.
Молчи, - сказала Таня, - молчи, милый Филька! Мне надо скорее отвезти к отцу Колю. Он вывихнул себе ногу на катке. Я сейчас пригоню твою нарту. По реке это близко.
Она взмахнула каюром, крикнула на собак по-нанайски, и собаки вынесли ее из ворот.
Пока Филька успел соскочить с крыльца и надеть на ноги лыжи, нарта была уже далеко. Но все же он бежал вслед за Таней и кричал изо всех своих сил:
Буран, буран! Куда ты? Подожди меня!
Но Таня уже не слышала его криков.
Она сидела на нарте верхом, как настоящий охотник. Она правила отлично, держа наготове каюр. И странно, собаки слушались Таню, хотя голос ее был им незнаком.
Филька остановился. Ветер ударил его по плечам и заставил присесть на лыжи. Но он не повернул назад.
Он посидел немного на лыжах, размышляя о том, что видел, о ветре, о Тане и о себе самом. И, решив, что все хорошее должно иметь хорошее направление, а не дурное, поворотил внезапно от дома и, свернув на дорогу, ведущую в крепость через лес, побежал по ней прямо против бури.
А пока он бежал, собаки его дружно вывезли Таню на лед. Она затормозила нарту возле Коли, с силой воткнув меж полозьями длинный каюр. И тотчас же собаки легли, нисколько не ссорясь друг с другом.
Коля, шатаясь от боли, встал с трудом. И все же он улыбался. Даже удовольствие светилось на его озябшем лице. Он в первый раз видел в упряжке собак, в первый раз приходилось ему ездить на них.
Право, это неплохо придумано, - сказал он, поглядев на легкую нарту, подбитую китовым усом, и на собак, грызущих снег по сторонам. - Эти собаки не так уж злы, как об этом беспрестанно твердил мне Филька, и не так сильны на вид. Они лишь немногим больше наших шпицев.
Но Таня, лучше его знавшая их злость, необузданный нрав и постоянное желание свободы, ни на шаг не отходила от нарты. Только на мгновение отлучилась она, для того чтобы осторожно подхватить под руки Колю и усадить его в сани. Потом подняла дрожащего от страха Тигра, прижала его к груди, прыгнула в нарту и пустила собак вперед. Но как неуловимы при этом были ее движения и как верны, как зорок был взгляд, который бросала она на снег, уже начинавший шипеть и шевелиться по дороге, и как робок становился он, когда она обращала его назад - на Колю!
Тебе не очень больно? - спрашивала она. - Потерпи, скоро приедем. Только бы успеть до бурана!
Он удивлялся. В ее глазах, тревожно горевших под обмерзшими от ветра ресницами, и во всем ее существе являлся ему иной, совершенно незнакомый смысл. Будто на этих диких собаках, запряженных в легкие сани, сквозь острый снег, царапающий кожу на лице, уносились они оба в другую, новую страну, о которой он еще ничего не слыхал.
И он держался за ее одежду, чтобы не выпасть.
А метель уже занимала дорогу. Она шла стеной, как ливень, поглощая свет и звеня, как гром меж скал.
И Таня, оглушенная ветром, увидала смутно, как от этой белой стены, словно стараясь оторваться от нее, вскачь мчится по дороге лошадь. Кого уносила она от бурана, Таня не могла увидеть. Она почувствовала только, как собаки с яростью рванулись навстречу, и закричала на них диким голосом. Коля не понял ее крика. Но сама она знала, зачем кричит так страшно: собаки не слушались больше.
Точно тяжелым копьем, Таня покачала каюром и, напрягши руку, с силой воткнула его в снег. Он вошел глубоко и сломался. Тогда Таня обернулась, и Коля на одно лишь мгновение увидел на лице ее ужас. Она крикнула:
Держись покрепче за нарту!
Она подняла Тигра высоко над своей головой и бросила его на дорогу. Он с визгом упал на снег.
Потом, словно поняв, что ему нужно делать, мгновенно вскочил и с громким воем понесся рядом со стаей. Он опередил ее, будто сам обрекая себя на гибель. Собаки заметили его. Он бросился прочь с дороги. И стая кинулась вслед за ним.
Лошадь проскакала мимо.
"Дорогой мой, бедный Тигр!" - подумала Таня.
Он прыгал по целине высоко, он тонул, он задыхался в снегу. Он, может быть, проклинал людей, которые изуродовали его тело, сделали короткими ноги, шею длинной и слабой. Но он любил эту девочку, с которой вместе играл щенком и вырос вместе, и только он один состарился. Справедливо ли это?
Он сел на снег и стал дожидаться смерти.
А Таня припала к нарте, услышав его долгий визг, и хрипенье, и стук собачьих клыков, заглушивший громкий шум ветра.
Нарта, не сдерживаемая более тормозом, налетела на сбившуюся стаю, поднялась, опрокинулась набок.
Таня схватилась за полоз. Точно молния ударила ее по глазам. Она на секунду ослепла. Бечева от саней, захлестнувшись об острый торос, лопнула со змеиным свистом. И свободная стая умчалась в глухую метель.
Никто не шевелился: ни Таня, лежавшая рядом с нартой, ни Коля, упавший ничком, ни мертвый Тигр с разорванным горлом, глядевший на вьюжное небо, все оставалось неподвижным. Двигался только снег и воздух, туго ходивший туда и сюда по реке.
Таня первая вскочила на ноги. Она нагнулась, подняла нарту и снова нагнулась, помогая подняться Коле. Падение не ошеломило ее. Как и прежде, все движения ее были неуловимы, сильны и гибки. Она отряхнула снег с лица спокойно, будто не случилось никакого несчастья.
Коля же не стоял на ногах.
Мы погибнем. Что я наделал, Таня! - сказал он со страхом, и даже слезы показались на его глазах, но они замерзли, не успев даже скатиться по ресницам.
Коля начал снова клониться на бок, опускаться на землю. И Таня снова подхватила его, стараясь удержать.
Она закричала ему:
Коля, ты слышишь, мы никогда не погибнем! Только нельзя стоять на месте - занесет. Ты слышишь меня. Коля, милый? Двигаться надо!
Она напрягала все силы. И так стояли они, будто обнявшись. И метель приютила их на минуту в своих облаках, а потом оглушила своим громким голосом.
Таня ногой пододвинула нарту поближе.
Нет, нет, - крикнул Коля, - я этого не хочу! Я не позволю тебе везти меня!
Он стал вырываться. Таня обхватила его за шею. Холодные лица их касались друг друга. Она просила, повторяя одно и то же, хотя трудно было выговорить слово - каждый звук на губах умирал от жестокого ветра.
Мы спасемся, - твердила она. - Тут близко. Скорее! Нельзя ждать.
Он опустился на нарту. Она шарфом стерла с лица его снег, осмотрела руки - они были еще сухи - и крепко завязала у кисти шнурки его рукавиц.
Ухватившись за обрывок веревки, Таня потащила нарту за собой. Высокие волны снега катились ей навстречу - преграждали путь. Она взбиралась на них и снова опускалась и все шла и шла вперед, плечами расталкивая густой, непрерывно движущийся воздух, при каждом шаге отчаянно цеплявшийся за одежду, подобно колючкам ползучих трав. Он был темен, полон снега, и ничего сквозь него не было видно.
Иногда Таня останавливалась, возвращалась к нарте, теребила Колю и, несмотря ни на какие его страдания и жалобы, заставляла сделать десять шагов вперед. Дышала она тяжело. Все лицо ее было мокро, и одежда становилась твердой - покрывалась тонким льдом.
Так шла она долго, не зная, где город, где берег, где небо, - все исчезло, скрылось в этой белой мгле. И все же Таня шла, склонив лицо, нащупывая дорогу ногами, и, как в самый страшный зной, пот струился по ее спине.
Вдруг послышался выстрел из пушки. Она сняла шапку, послушала, подбежала к Коле и снова заставила его подняться с саней.
С трудом выталкивая из горла звуки, она закричала. Но крик ее показался не громче шороха сухих снежинок.
Ты слышал, пушка стреляет из крепости. Может быть, это нам подают сигнал.
Он слабо кивнул ей головой. Оцепенение охватывало его все сильней. И Таня уже не усадила больше Колю в сани, но, обхватив за пояс и положив его руку к себе на шею, потащила снова вперед, заставляя все же передвигать ногами. А нарта осталась на месте.
Они свернули налево, откуда послышался еще один выстрел. Этот был уже громче и прошелся по всей реке.
Таня крепче налегла на ветер грудью, благословляя силу своих легких, помогавших ей как-нибудь дышать в эту страшную бурю, и силу своих ног, несущих ее вперед, и силу рук, не выпускающих из своих объятий друга.
Но порой на мгновение нападал на нее страх. И тогда казалось ей, что она одна в мире среди этой вьюги.
Меж тем навстречу ей, окруженные той же метелью, двигались на лыжах пограничники. Они шли густой цепью, раскинутой далеко по реке. В руках у каждого была длинная веревка, конец которой держал другой. Так были они соединены все до одного и ничего не боялись в мире. Такая же мгла, такие же торосы, такие же высокие сугробы, катившиеся вперед и назад, вставали перед ними, как и перед Таней. Но стрелки легко сбегали с них и легко взбирались, не тратя напрасно дыхания. А если ветер был очень силен, они гнулись к земле, будто стараясь под ним проскользнуть.
Так приближались они к тому месту, где находилась Таня. Но и в двух шагах ее не было видно. По-прежнему одинокой казалась среди вьюги и эта девочка с лицом, обледенелым от пота, держащая на руках своего ослабевшего друга. Она еще двигалась вперед, но и у нее уже не было сил. Она шаталась от каждого порыва ветра, падала, снова вставала, протягивая вперед только одну свободную руку. И вдруг почувствовала под своим локтем веревку. Она судорожно вцепилась в нее. Это могла быть и веревка от баржи, вмерзшей поблизости в лед. Но все же, перебирая рукой по канату, Таня закричала:
Кто тут, помогите!
И неожиданно коснулась шинели отца.
Во мгле, без всяких видимых признаков, не глазами, ослепленными снегом, не пальцами, помертвевшими от стужи, но своим теплым сердцем, так долго искавшим в целом мире отца, почувствовала она его близость, узнала его здесь, в холодной, угрожающей смертью пустыне, в полной тьме.
Папа, папа! - закричала она.
Я здесь! - ответил он ей.
И лицо ее, искаженное страданием и усталостью, покрылось слезами.
Он жив, - сказала она, толкая Колю к отцу, и сама, вся содрогаясь от громкого плача, припала лбом к его коленям.
Он присел на корточки и, сорвав с себя шинель, укутал прижавшихся к нему детей.
Что с ним? Он тоже плакал, и лицо его, искаженное страданием, как у Тани, было совершенно мокро. Но, впрочем, это мог быть и снег, растаявший от дыхания под его теплым шлемом.
Филька... Филька прибежал к нам, - сказал отец.
Филька, Филька! - повторила громко Таня, хотя Фильки не было здесь.
Минуту-две они оставались без движения. Снег наползал на них все выше.
Отец сильно дернул за веревку. Справа и слева стали появляться красноармейцы, не выпуская из рук бечевы. Они, как белые клубы снега, возникали из вьюги и останавливались подле детей.
Последним подошел красноармеец Фролов. Он был весь укутан метелью. Ружье его висело за плечами, а лицо было в снегу.
Нашли! - сказал он. - Я говорил, что найдем. Без того невозможно.
Красноармейцы тесным кругом окружили детей и полковника, и вся толпа двинулась среди вьюги назад.
А из крепости раздался еще один выстрел.
Тонкая леса была спущена в воду под толстый корень, шевелившийся от каждого движения волны.
Девочка ловила форель.
Она сидела неподвижно на камне, и река обдавала ее шумом. Глаза ее были опущены вниз. Но взгляд их, утомленный блеском, рассеянным повсюду над водой, не был пристален. Она часто отводила его в сторону и устремляла вдаль, где крутые горы, осененные лесом, стояли над самой рекой.
Воздух был еще светел, и небо, стесненное горами, казалось среди них равниной, чуть озаренной закатом.
Но ни этот воздух, знакомый ей с первых дней жизни, ни это небо не привлекали ее сейчас.
Широко открытыми глазами следила она за вечно бегущей водой, силясь представить в своем воображении те неизведанные края, куда и откуда бежала река. Ей хотелось увидеть иные страны, иной мир, например австралийскую собаку динго. Потом ей хотелось еще быть пилотом и при этом немного петь.
И она запела. Сначала тихо, потом громче.
У нее был голос, приятный для слуха. Но пусто было вокруг. Лишь водяная крыса, испуганная звуками ее песни, близко плеснулась возле корня и поплыла к камышам, волоча за собой в нору зеленую тростинку. Тростинка была длинна, и крыса трудилась напрасно, не в силах протащить ее сквозь густую речную траву.
Девочка с жалостью посмотрела на крысу и перестала петь. Потом поднялась, вытащив лесу из воды.
От взмаха ее руки крыса шмыгнула в тростник, а темная, в пятнах, форель, до того неподвижно стоявшая на светлой струе, подпрыгнула и ушла в глубину.
Девочка осталась одна. Она взглянула на солнце, которое было уже близко к закату и клонилось к вершине еловой горы. И, хотя было уже поздно, девочка не спешила уйти. Она медленно повернулась на камне и неторопливо зашагала вверх по тропинке, где навстречу ей по пологому склону горы спускался высокий лес.
Она вошла в него смело.
Шум воды, бегущей меж рядами камней, остался за ее спиной, и перед ней открылась тишина.
И в этой вековой тишине услышала она вдруг звук пионерского горна. Он прошелся по просеке, где, не шевеля ветвями, стояли старые пихты, и протрубил ей в уши, напомнив, что надо спешить.
Однако девочка не прибавила шагу. Обогнув круглое болотце, где росли желтые саранки, она наклонилась и острым сучком вырыла из земли вместе с корнями несколько бледных цветов. Руки ее уже были полны, когда позади раздался тихий шум шагов и голос, громко зовущий ее по имени:
Она обернулась. На просеке, возле высокой муравьиной кучи, стоял нанайский мальчик Филька и манил ее к себе рукой. Она подошла, дружелюбно глядя на него.
Возле Фильки на широком пне увидела она котелок, полный брусники. А сам Филька узким охотничьим ножом, сделанным из якутской стали, очищал от коры свежий березовый прут.
Разве ты не слышала горна? - спросил он. - Почему же ты не спешишь?
Она ответила:
Сегодня родительский день. Мать моя приехать не может - она в больнице на работе, - и в лагере меня никто не ждет. А почему ты не спешишь? - добавила она с улыбкой.
Сегодня родительский день, - ответил он так же, как она, - и ко мне приехал из стойбища отец, я пошел его проводить до еловой сопки.
Разве ты уже проводил его? Ведь это далеко.
Нет, - ответил с достоинством Филька. - Зачем я буду его провожать, если он останется ночевать возле нашего лагеря у реки! Я выкупался за Большими камнями и пошел искать тебя. Я слышал, как ты громко пела.
Девочка посмотрела на него и засмеялась. А смуглое лицо Фильки потемнело еще больше.
Но если ты не спешишь никуда, - сказал он, - то постоим тут немного. Я угощу тебя муравьиным соком.
Ты уже угощал меня утром сырой рыбой.
Да, но то была рыба, а это уже совсем другое. Попробуй! - сказал Филька и воткнул свой прут в самую середину муравьиной кучи.
И, склонившись над ней вдвоем, они подождали немного, пока тонкая ветка, очищенная от коры, не покрылась сплошь муравьями. Тогда Филька стряхнул их, слегка ударив веткой по кедру, и показал ее Тане. На блестящей заболони видны были капли муравьиной кислоты. Он лизнул и дал попробовать Тане. Она тоже лизнула и сказала:
Это очень вкусно. Я всегда любила муравьиный сок.
Они молчали. Таня - потому, что любила думать понемногу обо всем и молчать всякий раз, когда входила в этот молчаливый лес. А Филька о таком чистейшем пустяке, как муравьиный сок, тоже не хотел говорить. Все же это был только сок, который она могла добывать и сама.
Так прошли они всю просеку, не сказав друг другу ни слова, и вышли на противоположный склон горы. И здесь, совсем близко, под каменным обрывом, все у той же самой реки, без устали спешившей к морю, увидели они свой лагерь - просторные палатки, стоявшие на поляне в ряд.
Из лагеря доносился шум. Взрослые, должно быть, уже уехали домой, и шумели одни только дети. Но голоса их были так сильны, что здесь, наверху, среди молчания серых морщинистых камней, Тане показалось, что где-то далеко гудит и качается лес.
А ведь, никак, уже строятся на линейку, - сказала она. - Тебе бы следовало, Филька, прийти в лагерь раньше меня, потому что не посмеются ли над нами, что мы так часто приходим вместе?
«Вот уж про это ей бы не следовало говорить», - подумал с горькой обидой Филька.
И, схватившись за цепкий слойник, торчащий над обрывом, он прыгнул вниз на тропинку так далеко, что Тане стало страшно.
Но он не расшибся. И Таня бросилась бежать по другой тропинке, меж низких сосен, криво растущих на камнях…
Тропинка привела ее на дорогу, которая, точно река, выбегала из леса и, точно река, блеснула ей в глаза своими камнями и щебнем и прошумела длинным автобусом, полным людей. Это взрослые уезжали из лагеря в город.
Автобус проехал мимо. Но девочка не проводила взглядом его колес, не посмотрела в его окна; она не ожидала увидеть в нем никого из родных.
Она пересекла дорогу и вбежала в лагерь, легко перескакивая через канавы и кочки, так как была проворна.
Дети встретили ее криком. Флаг на шесте похлопал ей прямо в лицо. Она стала в свой ряд, положив цветы на землю.
Вожатый Костя погрозил ей глазами и сказал:
Таня Сабанеева, на линейку надо становиться вовремя. Смирно! На-пра-во равняйсь! Ощущайте локтем соседа.
Таня пошире раздвинула локти, подумав при этом: «Хорошо, если у тебя справа друзья. Хорошо, если они и слева. Хорошо, если они и там и тут».
Повернув голову направо, Таня увидела Фильку. После купания лицо его блестело, как камень, а галстук был темен от воды.
И вожатый сказал ему:
Филька, какой же ты пионер, если каждый раз делаешь себе из галстука плавки!.. Не ври, не ври, пожалуйста! Я сам все знаю. Погоди, я уж поговорю с твоим отцом серьезно.
«Бедный Филька, - подумала Таня, - ему сегодня не везет».
Она смотрела все время направо. Налево же она не смотрела. Во-первых, потому, что было это не по правилам, во-вторых, потому, что там стояла толстая девочка Женя, которую она не предпочитала другим.
Ах, этот лагерь, где уже пятый год подряд проводит она свое лето! Почему-то сегодня он ей казался не таким веселым, как прежде. А ведь всегда она так любила просыпаться в палатке на заре, когда с тонких шипов ежевики капает на землю роса! Любила звук горна в лесу, ревущего подобно изюбру, и стук барабанных палочек, и кислый муравьиный сок, и песни у костра, который она умела разводить лучше всех в отряде.